«Камень – прибежище заяцем»: лесные звери в древнерусской литературе и миниатюре

Животные экзотические и вымышленные, обитатели дальних стран всегда привлекали средневекового читателя, однако и родные звери нередко встречаются нам в древнерусской письменности. Книжники совмещают сведения из византийских сочинений и народные представления о повадках лесных обитателей, иногда носящие вымышленный, мифологический характер. Образы этих зверей появляются в притчах, баснях и загадках, становятся метафорами в древнерусских летописях и поучениях: волк – грабитель и еретик, медведь – обжора и задира, заяц – символ трусости. Миниатюры с изображениями зверей иллюстрируют естественнонаучные сочинения, изображаются на полях рукописей и в сценах, описывающих величие Божественного творения. Среди единорогов и слонов перед нами выступают «медведи грознооции», «птищенозеи заецы», «елене пестрокожнии» и «частоопахиа лисица».

Пожалуй, лиса - самый частый персонаж русского фольклора, знают ее и письменные источники. Лисица в качестве символа хитрости и коварства упоминается еще в Библии, такую образность наследуют и древнерусские сочинения. В «Слове о рассечении человеческого естества», где повадки зверей отождествляются с достоинствами и пороками человека, неправедный человек уподобляется лисе:

«Лисица лукава есть, сице и человек, аще лукав и неправеден, несть человек, но лисица».

Известно несколько преданий о повадках лисы, которые часто приписываются и другим животным. Со львом лисицу роднит умение заметать свои следы хвостом, с медведицей объединяет потомство: детеныши лисы при рождении «неисправленные», похожие на плоть, мать вылизывает их, чтобы придать нужную форму тела.

Популярное предание, встречающееся в русских «Физиологах» и западных «Бестиариях», повествует о хитрости голодного зверя. Когда лисица не имеет пищи, она притворяется мертвой и лежит на открытом месте, затаив дыхание. Птицы, думая, что она мертва, слетаются и начинают ее клевать:

«Фисилог рече о лисици, яко льстив ея живот есть. Аще взалчеть, хотящи ясти, и не обрящеть бъхъма, ищет вежа или паявъниця, и ляжеть взнака, а в себе душю влекущи, и яко издохши лежить. И мнящи птиця, яко умерла есть, сядуть на ней, клевати ея начнут, ти потом въскочит скоро, похватить и снесть я».

Религиозное толкование, завершающее описание зверя, уподобляет лисицу дьяволу. Как лиса льстива, таков и дьявол, а кто хочет вкусить его плоть – погибнет:

«Тако и дьявол льстив есть злодей, и дела его зла, да иже хощет кто плоти его вкусити, умрет. Плоть же его суть сия: блуд, сребролюбие, сладости, зависти».

Коварный нрав лисы послужил основой для еще одного древнерусского сочинения – «Сказания о куре и лисице». «Преподобная жена» лисица зовет кура (петуха) слететь с дерева, чтобы тот принес покаяние за свои грехи:

«И рече куру лисица: «Чадо мое милое, громкогласны кур! Вознеслся еси ти на прекрасное древо, красота твоя неизреченная, глас твой на небеси, а косы твои до земли. А коли запоешь, аки в трубу златокованную затрубишь. Сниди ко мне, к преподобной жене лисице, и аз тя прииму на покаяние с радостию, и приемлеши от меня прощение грехов своих в сем веце и будущем». Отвеща кур лисице: «Госпожа моя, преподобная мати лисица, сахарныя уста! Тяшки суть грехи мои! Зде умру, а к тебе, госпожа моя лисица, не иду, понеже язык твой лстив, уста твоя полны суть неправды».

Сатирический диалог животных полон библейских цитат, сообразно с которыми животные спорят о греховности обычаев петуха. Тот же сюжет встречается и в виде отдельной притчи, предлагающей следующее толкование:

«Лиса есть лживыя люди… а кур есть человек истинен, а древо – заповедь Господня».

На закате Средневековья появится и перевод Басен Езопа, где лиса нередко будет выступать как персонаж злой и коварный. Однако есть и исключения, в одной из басен лиса беседует с крокодилом о благородном происхождении:

«Лисица и коркодил змей о благородствии беседоваша. Многая же коркодил горделиво о светлости прародителей своих глаголаше, якоже и о богатырских подвизех. Лисица же отвеща, рече: «О друже, аще и не глаголати о своем благородствии будеши, от кожи убо явствел еси: понеже се древних времен еси, сего ради и обнажен».

Частый спутник лисы, хищный волк, в древнерусской литературе являет собой метафору злодея, волк в овечьей шкуре стал устойчивым символом еретиков. «Слово о рассечении человеческого естества» сравнивает волка, который «овца и человека и всякий скот поядает» со злыми учителями, которые «поядают души християнския».

«Аще ся въвадить волк в овце, то относить по единой все стадо, аще не убьють его. Тако и сий, аще не убьем его, то вси ны погубить», - совещаются древляне перед убийством князя Игоря. «Но не възри на мя, господине, аки волк на ягня, но зри на мя, аки мати на младенец», - просит Даниил Заточник в своем «Молении».

Во вступлении к «Слову о полку Игореве», повествуя о поэтическом таланте легендарного Бояна, автор сравнивает его с серым волком и сизым орлом. Животные символизируют здесь землю и небо, показывая универсальность дара древнего поэта:

«Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серым вълком по земли, шизым орлом под облакы».

Образы хищных животных, волка и лисы, усиливают драматический эффект описаний средневековой битвы. Нередко этих зверей можно встретить и на миниатюрах, иллюстрирующих древнерусские воинские повести. В том же «Слове о полку Игореве» предчувствие поражения князя описано при помощи образов осмелевших хищников:

«Игорь к Дону вои ведет. Уже бо беды его пасет птиць по дубию, влъци грозу въсрожатъ по яругам, орли клектом на кости звери зовутъ, лисици брешут на чръленыя щиты».

В «Задонщине», напротив, те же звери – воющие волки, каркающие вороны и лающие лисицы ожидают победы над «погаными».

Знает древнерусская литература и волков-оборотней, и другие мифологические представления о звере. Существовало и литературное предание, утверждающее, что если человек увидит волка прежде, чем тот его, то зверь уже не сможет ему вредить. При встрече с охотником, согласно «Физиологу», волк и вовсе может прикинуться хромым:

«Вьнегда загладнееть, приходить на похыщение, да аще усрящет человека, тогда творить себе хрома, не имее на нозе никоего вреда, сердце же его пльно есть льсти и похыщениа».

Толкование этого свойства льстивого волка неожиданно. Автор предлагает уподобиться зверю и, по евангельскому слову, отсечь соблазняющие читателя око или руку. При этом имеется и пояснение, о каких очах идет речь:

«Не о удесех телесных рече, нь о сьродникох и друговь, и братеи, аще кто от сьродникь или друговь вредить или пакостить о души».

Такое толкование имеет сходство с еще одной чертой зверя. Если во время охоты лапы волка будут шуметь, он грызет их и бьет, чтобы они в другой раз не выдавали его.

Удивительная особенность волка описывается в «Физиологе». Когда волк проголодается, он начинает молиться Богу, ибо Он не велел ему есть ни травы, ни деревьев. Также и другие волки вместе с ним начинают взывать к Господу:

«И егда не обрящеть себе храну, исходит на пространо место, и вьзоветь к Богу. Глаголеть: «Господи, Ти ме еси сьтвориль, и Ти мене не рече ясти траву, ни древия гристи, ну животна, ина алчю, Господи!» Чюють и друзи мьнши вуци (т.е. волки), и единогласно вьпиют: «Посли нам, Господи, посли нам!» И видить Бог молбу, и не пречюет их, ну вьсегда живуть».

Господь, услышав молитву, подает им пищу. В заключительном толковании автор сочинения призывает человека уподобиться волку и часто прибегать к молитве.

Заяц – еще один популярный персонаж письменных и фольклорных преданий. На Руси была известна легенда о двуполости зайца, восходящая к античной литературе, которая объясняет плодовитость этого животного. Однако большинство источников говорит о самой известной черте его характера – трусости. Человек трусливый или избегающий опасностей в различных сочинениях часто сравнивается с зайцем:

«Человек не человек еси, заяц не заяц еси, человек. Толкование. Заяц бо страшлив есть и своея стени боится. Сице и человек, аще страшлив есть превыше меры, неси человек, но заяц».

Убегающий от охотника заяц часто уподобляется человеку, который подвергается нападкам дьявола. Такая метафора встречается нам в «Физиологе», который указывает на зайца, как на символ «совершенного мужа», убегающего от «ловящих сетей диаволских»:

«Внегда ловимь бываеть заець, бегает в камение… и тако съхраняет себе… Поищи и ты, человече, камень, гоним от пса, сиречь от беса, гонящаго день дне и емлющаго человеческого живота».

Убегающий в камни заяц – аллюзия к словам Псалтири. Согласно 103 псалму, описывающему сотворение мира, высокие горы предназначены оленям, а камни созданы, чтобы служить «прибежищем заяцем». Эти слова имеют и духовное толкование:

«Человеком, ихже житие легко, яко стень, сим прибежище спасению камень бысть, на немъже распятся Христос».

Заяц встречается нам и в житийной литературе. В «Повести о Петре и Февронии Муромских» имеется такой эпизод. Болящий князь Петр ищет лекарство от своего недуга. Один его слуга приходит к воротам неизвестного дома, где впервые встречает Февронию, у ног которой скачет заяц:

«И прииде к некоему ко вратом и не виде никого же. И вниде в дом, и не бе, кто бы его чтил. И вниде во храмину и зря видение чудно: седяше бо едина девица, ткаше красна, пред нею же скача заец. И глаголя девица: «Не лепо есть быти дому без ушию и храму без очию!»… Юноша же той не разуме глагол ея, дивляшеся, зря и слыша вещь подобну чудеси, и глагола к девицы: «Внидох к тебе, зря тя делающа, и видех заец пред тобою скача, и слышу от устну твою глаголы странны, никако и сего не вем, что глаголеши».

Заяц в качестве домашнего животного здесь может символизировать загадочный, притчевый образ жилища Февронии - модель перевернутого мира, а также нести традиционную свадебную символику, закрепленную за зайцем в русском фольклоре.

Интересный образ зайца нам встречается в загадке из «Беседы трех святителей», произведении, построенном в вопросно-ответной форме и имеющем тесную связь с русскими народными преданиями:

«Вопрос: Что есть: водян замок, древян ключь, заяц убеже, а ловец утопе? Ответ: Водян замок – Чермное море, древян ключь – жезл Моисеев, заяц убеже – Моисей с людьми израильскими, а ловец – гонимый за ним фараон со всем воинством своим утопе».

Заяц уподобляется Моисею с израильтянами, убегающими от египетского фараона. Это не единственное упоминание зайца в «Беседе». Вот еще одна, не менее занятная загадка из этого произведения:

«Вопрос: Что есть: бел щит, а на беле щите бел заяц; и прилетел орел, и взял зайца и отнес на небо, и ста на том месте сова? Ответ: Бел щит свет, а заяц правда на земли, и отъиде правда на небо, а сова на земли остася кривда».

Здесь уже заяц, противопоставленный сове – ночной птице, символизирует правду, отлетевшую на небо, нередкая для древнерусской литературы метафора несправедливости земной жизни.

Религиозная метафора зайца заключена в следующую загадку о слепце и хромце, частых персонажах притчевой литературы. Согласно толкованию, заяц – само святое причастие:

«Вопрос: Что есть: слепец узре в поле зайца, а хромец поймал и нагому за пазуху посадил? Ответ: То есть слепец земля тело, а хромец душа, а заец в поле – причастие Божие, а нагому за пазуху посадил: во уста человеку причастие влил».

Заяц не всегда животное трусливое. В одной из притч переводной повести «Стефанит и Ихнилат», хитрый и смелый заяц освобождает других зверей от ига прожорливого льва. Некогда животные решили, что ежедневно один из них будет даваться льву на съедение. Когда очередь дошла до зайца, тот придумал следующую хитрость: придя к царю зверей, он сказал, что нес тому друга-зайца, однако его похитил другой лев. Когда же лев спросил, где его похищенная добыча, заяц указал ему на отражение в глубоком колодце:

«И шед заець медлено ходом, якоже льву разъяритися гладом. И яко явися заець един, и глагола к нему: «Почто доселе укоснел еси, а не яко прочии скоро пришел еси? Он же рече: «Заеца друга своего влечах (т.е. тащил) к тебе, и некый лев стрете (встретил) мя и похоти его… Аще убо хощеши, веду тя к нему». Лев же разъярився, рече заецу: «Последствую ти, где есть?» И поведе его заець в некый кладенець глубок зело, и створи его приникнути, яко да лва оного видит. И приниче с ним и заець, и рече: «Видиши ли лва, иже похыти твоего заеца? И сей заец у него есть». И показа ему свою сень в воде и лвову, иже видев лев, и мнев, яко тако есть, въврьже себе в кладець и удавися».

Медведь, или аркуда (от греческого arkouda) – суровый и грозный зверь, частый обитатель русских лесов, как свирепое животное он описывается и в древнерусских источниках. Сцены охоты на медведя изображены на фресках киевского Софийского Собора XI века. В летописях зверь с другими хищниками пугает первых русских пустынников. Любовь зверя к меду, символика которого часто несет негативное значение мирских наслаждений, добавила к образу зверя еще обжорство и сластолюбие:

«Медведь убо многообьястлив. Сице и человек, аще убо обьядается, несть убо человек таковый, но медведь. Но медведь лют ногты драти, сице и человек, аще подобных себе дерет, тако несть человек, но медведь».

Как уже упоминалось ранее, согласно русским преданиям, медведица рождает потомство «неисправленным», дети ее не имеют ни глаз, ни ушей. Мать вылизывает их, придавая нужную форму тела:

«Медведица егда родит дети своя, раждает я неисправленыя, сиречь не разлучются очеса и ушеса или ноги или инии уди, токмо раждаются часть мяса, она лижущи языком своим творит им лице и очеса и протчая уды».

Нередко в образе медведя к святым приходят демоны. В «Повести временных лет» описано такое искушение преподобного Исакия, одного из первых русских пустынников. Бесы сначала приходят к святому в образе небесных ангелов и даже самого Христа, а затем обратившись в страшных (по мнению древнерусского книжника) животных: медведя, вола, змей и мышей:

«А другоичи страшахуть ̀и во образе медвежьи, овогда же лютомь зверемь, овогда же воломь, ово ли змия ползаху к нему, ово ли жабы, и мыши и всяк гад. И не возмогоша ему ничьтоже створити. И рекоша ему: «Исакий! Победил ны еси».

Более известен прирученный медведь из «Жития Сергия Радонежского». В лесной местности, где поселился преподобный, обитало множество животных, некоторые из зверей шли далеко от его кельи, некоторые же подходили и даже обнюхивали святого:

«Мнози бо зверие, якоже речеся, в той пустыни тогда обретахуся, овыи стадом выюще ревуще прохождааху, а друзии же не во мнозе… овии же отдалече, а друзии близ, и блаженнаго приближахуся и окружаху его, яко и нюхающе его».

Один из медведей часто приходил к Сергию, как говорит текст «Жития», «не злобы ради», но «снеди ради, и утешити хотя святого от многих скорбей».

Образ медведя в христианской Руси воспринял и библейскую символику. Один из особо почитаемых на Руси святых - пророк Давид, согласно Книге Царств, в молодости сражался со львом и медведем. Эта библейская история, демонстрирующая храбрость и силу будущего царя, была распространена в древнерусском искусстве. В том числе этот сюжет попадает в лицевые Псалтири и Христианские Топографии. Медведица с тремя клыками – один из четырех эсхатологических зверей, описанных в книге пророка Даниила:

«И се, зверь вторый подобен медведице… и три ребра во устех его, среди зубов его, и сице глаголаху ему: «Востани, яждь плоти многи».

Изображения четырех зверей, символизирующих нечестивые земные царства, часто помещались на композиции Страшного Суда, что добавляло образу медведя еще более грозные и свирепые черты.

Встречаются на страницах древнерусских произведений и небольшие лесные зверьки: белки и куницы, соболь, «всех зверей кожею честнейший, образ благолепия женскаго» и, конечно, еж. Согласно описаниям, зверь этот «сятнат» (по-видимому, колючий), «круговат» и «уподобляется свинии лицем и хвостом». Даниил Заточник, утверждая, что тот, над кем властвует жена – не мужчина, приводит аналогии из животного мира, среди которых «ожь» - еж:

«Не скот в скотех коза, ни зверь в зверех ожь, ни рыба в рыбах рак, ни потка в потках нетопырь, не мужь в мужех, иже ким своя жена владееть».

Символика ежа амбивалентна: колючий зверь, с одной стороны, образ человека, обросшего богатством и грехами, с другой стороны, еж символизирует праведника, устойчивого к искушениям дьявола. Как ежа не могут съесть звери, так и «аще кто обростеть добродетельми, неудобь от бесов снеден будет».

Распространенное заблуждение о том, что еж насаживает пищу на иглы, попало в «Физиологи». Считалось, что он залезает на лозу, отряхивает ее, затем ложится навзничь и собирает ягоды:

«Фисилог рече о ежи, яко возлезет на лозу, и долезет до грезну, и отрусит грезн, повержет на землю. И взнак лег, вознесет зерна на ости своя, и несет чадом, и оставит грезн тощ».

Подобно ежу действует и дьявол: людям необходимо духовно бодрствовать, а иначе еж, «дух пронырливый», взойдет на сердце и не оставит там ни единой виноградины. Согласно другим толкованиям, чадолюбивый еж, «скот нечист», собирающий плоды для своего потомства, становится образцом поведения и для человека:

«Уподобисе и ты, человече, ежу, иже есть скот нечисть, нь житие стежаваеть друголюбнее и чедолюбиво, и не буди чедоненавидьць, нь вьспитавай она телесно и духовно».