Рецепция Платона на Руси была слабо связана с традицией книжности: русские интеллектуалы мало читали его диалоги, считая Платона, как и других авторов «еллинских борзостей», несовместимым с православным вероучением и потому бесполезным и даже вредным для чтения [2] . Однако широкое хождение книги с афоризмами Платона, переводного сборника «Пчела», начавшееся в конце XII в., а также поддержка его философии некоторыми видными русскими интеллектуалами, такими как Климент Смолятич (XII в.), Максим Исповедник (XV-XVI вв.) и кн. Андрей Курбский при очень скудном знании в общей интеллектуальной среде Руси контекста традиции античной мысли вообще и философии Платона в частности, в принципе слабого интереса к философии, стали причиной формирования причудливого образа Платона, крайне опосредованно относящегося к его философскому наследию. Парадоксально, но «русский Платон» не имел почти никакого отношения к Платону Афин, писавшего диалоги о благе и создавшего Академию. Про Платона возникало множество мнений и легенд, призванных очернить или напротив, возвысить философа. Апологетика Платона постепенно становится превалирующей и официальное почитание греческого философа на Руси, а как следствие, и сам расхожий образ «русского Платона», возникли исключительно благодаря политическим амбициям православия, в XVI веке столкнувшегося с критикой своих догматов набирающими популярность ересями нестяжателей и жидовствующих. Православие применило как последний аргумент против еретиков мнения своих извечных врагов – эллинских язычников. Легендарные высказывания о двойной природе Христа и прочие пророчества, провозвещающие начало христианской эры, приписывались Платону, Аристотелю, Сократу, иным философам. Изречения, туманно описывающие будущее пришествие Христа, фактически реабилитировали языческих мудрецов в роли провозвестников христианства, отправив их в своего рода «православный лимб».
В итоге такой реабилитации «русский Платон» стал автономной по отношению к «оригиналу» фигурой, такой же, как в своем роде был и славянский Гермес. Впрочем, нужно заметить, что за исключением некоторых особых случаев, Платон не выделялся из остальных эллинских философов, и тем более не возглавлял их ряды. Античные мудрецы, такие как Сократ, Платон, Аристотель, Пифагор, Диоген, Зенон, Солон, Плутарх, Фукидид, Гомер, Софокл, Еврипид, Аристофан, Менандр, Гермес, Аполлон, Зевс, Дионис, Сивиллы, Орфей, Гиппократ, Гален, Вергилий и многие другие представляли собой тип примерного язычника, прославляющего Христа задолго до зарождения христианства, дублированный во множественных копиях. Как мы видим, к «еллинским мудрецам», то есть, философам-прорицателям, на Руси относили как древнегреческих и римских поэтов, так и мыслителей, врачей и даже языческих богов, не делая между ними никакого различия.
Развитие представлений о Платоне и других языческих философах как провозвестниках христианства на русской почве привело к возникновению церковной иконографии пророчеств эллинских мудрецов. На территории России их изображения можно встретить в Москве – в составе ансамбля фресок свода галереи и на дверях западного портала Благовещенского собора Московского Кремля, на южных дверях кремлевского Успенского собора, в Троицкой церкви в Останкине, в фресках галереи Новоспасского монастыря. Также изображения эллинских мудрецов встречаются в монастырях и церквях калужской, новгородской областей. Как правило, изображения Платона представляли собой фигуру бородатого старца в короне, одетого в хитон и гиматий или в восточные одежды и держащего в руках свиток с пророческим изречением. С определенного времени изображение философа в церквях стало регламентироваться специальным документом – т.н. «Сборным подлинником». К примеру, Платона следовало писать следующим образом:
«Рус, кудряв, в венце; риза голуба, испод киноварь; рукою указает во свиток. Сице рече. Понеже благ есть и благословению есть виновен, злым же никакоже. Той же рече: Аполлон несть бог, но есть бог на небесех; ему же снити на землю и воплотитися от девы чистыя, в него же и аз верую; и по четырех стех летех по божественней его рождестве мою кость осияет солнце» [3] .