МЕЛАНХОЛИЯ НА РУССКОЙ ПЕЧКЕ

Массовое визуальное искусство XVIII века, в том числе печные изразцы, можно сравнить с фильмом [13: 370]. Чтобы изображённое заговорило и заиграло, сюжетный потенциал картинки должен быть развит зрителем (балаганным зазывалой, продавцом потешных листов). Удачный визуальный сюжет, который оформляется в клише (повторяется), содержит интуитивно понятные ходы для такого озвучивания, достраивания, но и оставляет простор воображению.
Для построения сюжета в одном «кадре» на русских печных изразцах XVIII – начала XIX вв. используется три компонента: изображаемая обстановка, жест или поза персонажа и подпись. Каждым из этих компонентов мастер может распорядиться по-своему. Во многих случаях подпись не работает полноценно на динамичный сюжет, а только называет или кратко прямолинейно комментирует происходящее, подобно вывеске, табличке в кунсткамере, лубочной «новости» о дивных существах – это статичный вид подписи [6: 262]. В более интересных случаях подпись представляет собой реплику изображённого персонажа. Иногда эта реплика должна быть произнесена не прямо в изображённый момент, а в следующем «кадре» – таким образом текст растягивает движение сюжета во времени.
Чаще всего на изразцах изображаются люди и легко узнаваемые животные «крупным планом», а гораздо реже – жанровые сценки. Отправной точкой сюжета становится состояние, настроение героя. Если конкретные обстоятельства, в которых он оказался, можно скорее понять по атрибутам (что персонаж держит в руках, на чём сидит), то эмоция передается через жест.
Система жестов и поз персонажей вырабатывалась веками в визуальном искусстве. Древнерусская иконопись и западноевропейская эмблематика говорили со зрителем на особом языке жестов, и обе эти традиции влияли на изображения XVIII века. Культура воспроизведения печных изразцов – сама по себе отдельный сложный процесс, в ходе которого возникает множество вариаций исходных картинок и текстов: шуточные переделки, удачные попытки обновить форму (эффект генератора мемов), печальные или потешные последствия недостаточной квалификации мастера. При перерисовке картинка с каноничным жестом могла «отрываться» от подписи и произвольно перетолковываться. Или, наоборот, поясняющая подпись сохранялась, а поза персонажа спонтанно менялась: неискусный мастер упрощал её, а изобретательный стремился повернуть иначе, чтобы не повторяться. Но это не мешает увидеть в типовых жестах и позах печных персонажей систему, которая неплохо описана для других видов визуального искусства [1, 2, 7, 10, 14].

Все бегут, летят и скачут

Раз персонаж на картинке не может двигаться во времени (как герои фильма), ему нужно придать движение в моменте, это хорошая стратегия создания сюжета в одном простом кадре. Поэтому нарисованные на изразцах олени бегут, хищники и воины дерутся или ищут противников, работники машут метёлками, путники идут своей дорогой. Подвижные персонажи часто бодры и веселы, тогда как драматическая ситуация отражается в более статичной позе. Большую группу изразцов оформляет эмблематический девиз «Дерзновенно и скоро» (№324 – на исходной эмблеме маленькие крылья символизируют быстроту, а лук – уверенность, намерение действовать) [12: 100-105; 335 - 341].
Он сопровождает как динамичных персонажей (стремительного Амура, целеустремлённого юношу), так и приостановившихся человечков или только начинающих путь, но явно идущих к цели. Пусть они и не слишком дерзновенны и быстры, но написанный в рамке девиз словно приободряет их, звучит как установка. Мастеру бывает достаточно запечатлеть одно только устремление, чтобы сюжет состоялся: провокация, настороженность, желание – выразительность в такие моменты создают именно поза и жест, которые в основном копируются художником с западноевропейских гравюр (или шаблонов, прорисей с них) и поясняются в тексте с использованием указательных и неопределенных местоимений: «К тому не возвращуся», «Нечто думаю про себя», «Быть по сему».

Ещё один простой способ создать сюжет на изразце – занять персонажа конкретным делом, вручив ему какой-нибудь предмет. Поза может быть достаточно статичной, если персонаж повелевает (скипетр, корона, трон), играет на музыкальном инструменте, сидит за накрытым столом, занимается хозяйством или придерживает домашнего любимца (собаку, кота, птицу и др.). В редких случаях по атрибуту можно понять сюжет, к которому отсылает картинка. Правда, в основном копируемый с гравюры персонаж на печи сразу же теряет связь с исходной историей благодаря новой подписи. Изразцовые изображения навряд ли имели бы долгую жизнь, оставаясь лишь иллюстрациями, – «кадр» должен быть построен так, чтобы возникала расширительная трактовка. Поэтому отдельно взятый печной путник может быть и персонажем басни «Прохожие или пушеходцы» («Эсоповы притчи»), и юношей, который идёт куда глаза глядят, и праздно шатающимся, и деловым человеком, и воином в походе, и философом.

Когда для оживления героя не хватает динамики изображения и обстановки, на помощь приходит подпись. Из текстов на изразцах следует, например, что многие персонажи находятся в активном поиске – иначе, если у них нет даже внутреннего устремления, сюжет может не получиться. Идиллические, гармоничные картинки широко встречаются в народном искусстве [11: 25], но для «фильма» нужен конфликт, а для популярного сюжета лучше всего подходит мелодрама. Поэтому на печах особенно много смятенных, огорчённых, сомневающихся и меланхолически настроенных персонажей. Печальный образ сам по себе очень ёмкий, хотя для его создания нужны особые средства.

Чья цитата?

Как сделать, чтобы подпись наполняла смыслом изображаемое, но не комментировала его прямолинейно? Можно заложить сюжетную надстройку, легко узнаваемую или скрытую, использовав «чужой» текст: пару строк из песни, поговорку, эмблематический девиз. Основным поставщиком готовых формул высокой культуры (не всегда понятной, иногда пародируемой в массовом искусстве, но всё-таки модной) было первое издание сборника «Символы и эмблемата» (1705). Барочные девизы оттуда периодически переходили на изразцы отдельно от изображения, тем более что этот базовый эмблематический сборник воспринимался в первой половине XVIII в. скорее как справочник, а не как художественное произведение. Чаще всего изящная формулировка девиза при переходе в новую культурную среду быстро деформировалась (сокращалась, слова меняли смысл), обтачивалась под понятный бытовой сюжет. Реже – искажалась до потери смысла.

Маловразумительное «Не говорить брибьлняя» не что иное как подпись к эмблеме №526 «Не говорить прибылнее», прошедшая через серию воспроизведений на печах. Эмблема сообщает о преимуществе и даже необходимости молчания (ср. №522 «Не без прибыли над неприятелем своим»), на ней изображены Амур с указательным пальцем на устах (жест молчания) и гусь, который, согласно средневековой легенде, держит в клюве камень или песок, чтобы не шуметь в опасный момент (символ бдительности, самообладания). Эмблематические трактовки, которые в культуре барокко всегда образуют несколько слоёв, сообщают о несовместимости истинного чувства с пустословием, о стратегиях поведения в любви, о благочестивой сдержанности [9: 488-489]. Но ни один из этих смыслов не оказался пригоден для изразцового сюжета: на картинке с сумбурным текстом изображён довольно общий жест указания.

Бывают и случаи удачной адаптации эмблематического текста. Правильно понятая глубокомысленная сентенция, вложенная в уста персонажа на печи, делает из него философа и наполняет картинку элегическим настроением, благодаря которому хорошо считывается любой статичный внешне сюжет. «Уповая, дондеже жизнь имею» (вариант знаменитого афоризма «пока дышу, надеюсь») – точная цитата с эмблемы №16. Но вместо идеи торжества над злом на печи оказывается меланхоличный герой, который демонстрирует своей позой тягостные размышления о несчастьях, которые он переживает в данный момент, а подпись направлена в будущее: персонаж намерен стойко переносить неприятности.

Подобным образом смещается смысловой акцент в печном сюжете «На постоянство покоюся». Эмблема №482 («На постоянство упокоюся») содержит идею спасения, надёжного пристанища (в том числе в ней реализуется средневековый символ скалы-защиты). В изразцовом сюжете поза персонажа подчеркивает мысль о том, что героиня тверда в своём решении. В отличие от умиротворённых оленей и единорогов, которые просто «покоятся», «покой обрели» – то есть лежат, отдыхают, – подпись барочного происхождения даёт возможность интерпретации в любовном ключе (свобода от чувств или, наоборот, преданность возлюбленному). Характерно, что потенциал для возникновения любовного сюжета создаёт большинство изразцов с человечками – от «несть друга» и «ожидаю любителя» до «кто меня утешит», «совет наш благ», «нигде не утаюся», «пришла посетить тебя» и мн. др.

Досадный камушек

«Сижу на камешке, крушусь» – поясняет парень в высокой шапке с изразца конца XVIII – начала XIX вв. Многие печные человечки грустят сидя на камушках: иногда их печаль отражается в подписи, иногда передается через жест. Почему же грустить нужно непременно на камне? Прежде всего, это в духе фольклорной традиции. Персонажи традиционных лирических песен выходят из знакомого безопасного пространства дома и отправляется переживать драматическую ситуацию на берег [8: 141], они садятся на горючий камень и, как водится, слёзы льют. Сидение – поза скорби [4: 283], в текстах необрядовой лирики жест и поза словесны, подчёркнуты [8: 99]. Слёзы обычно на картинках не изображались, но есть устойчивый иконографический жест с рукой у щеки, который встречается в сюжетах Распятия, грехопадения и мн. др. [1: 242, 10: 56].

Для сравнения, в современной массовой культуре тоже оформились устойчивые визуализации переживания несчастий. В первую очередь это, конечно, узнаваемые выражения лиц, которые, кажется, как знаковая система оформились только к XX в. (благодаря возможности не рисовать мимику, а механически воспроизводить изображение, и также благодаря развитию анимации). Кроме того, картинки с «приунывшими», «резко уставшими» и многообразными грустными персонажами включают сидение и лежание на кровати, просмотр чего-то утешительного или жалостливого, поедание сладостей. В наиболее критической ситуации персонаж современного мема изображается в позе лёжа лицом в пол, с закрытым руками лицом – нечто подобное, снова на камне, можно видеть и на изразцах, хотя образцами для этих интересных ракурсов были различные сцены из западноевропейских библий.
Герои городских песен XVIII – XIX вв., современных печным изразцам, сидят уже не на камушках, а на скамеечках (в крайнем случае на диванах), где и разыгрываются мелодраматические сценки на тему любви и измены [5]. Изразцовые человечки на камнях отсылают к более традиционной модели и культивируют тему лирического одиночества. Хотя контекст любовной темы вполне восстанавливается и для них, иногда даже вопреки изображаемому. Например, печная барышня говорит: «Обоих мне надобно», указывая на два кустика, однако эту сценку вполне можно воспринять в отрыве от темы хозяйственных нужд, как и в отрыве от исходной эмблематической аллегории, про снасти корабля (№238 – «Имею попечение о обоих»).
В XVII–XVIII веках на русскую культуру оказывали влияние барочные аллегории, приходящие через сценическое искусство, переводные книги, эмблематические сборники. Антропоморфные Осень, Задумчивость, Меланхолия, Лень передавали своё состояние именно сидением на скалах и узнаваемыми скорбными жестами. Согласно эмблематическому описанию, камень как атрибут опечаленного персонажа – символ бесплодных усилий, невозможности совершить что-либо в данный момент (в средневековой дидактической системе печаль и уныние совмещались с ленью). Образ камня возникает в связи с евангельской притчей о сеятеле, о невозможности семени добра взойти на каменистой почве (Мф. 13:20-21; Мк. 4:16-17, Лк. 8:13).

Горевать можно не только на камне, но и на пне. Сидение на сухом дереве – тоже лейтмотив русской традиционной культуры [4: 293]. Горлица после смерти возлюбленного до конца жизни оплакивает его, сидя на сухой ветке [3: 90-91]; деревья за спиной аллегории Меланхолии лишены листьев – в Средневековье формируется масса контекстов для реализации этого мотива. И хотя на изразце он может проявляться уже в пародийном, смеховом варианте, исходный смысл всё-таки считывается благодаря жестам.

Так вот как надо было...

Сокрушенный молодец в высокой шапке появляется на русских печах неоднократно и с разными текстами. Иногда его сопровождает подпись «Не вовремя каюсь». Эта сценка о запоздалом сожалении восходит к эмблеме №653 и является примером удачного освоения барочного сюжета изразцовой культурой. Причиной его популярности скорее всего стал широкий потенциал интерпретаций этого в целом понятного утверждения. Здесь звучит и назидание в духе древнерусских произведений, и легко восстанавливаемый любовный подтекст, который действительно был заложен в высокой эмблематике.

Эмблематический витязь с характерным штандартом (эта деталь не попала на русскую эмблему) умирает от любви. Дама его сердца наконец проявляет чувства, но слишком поздно – именно к ней относится подпись «Не вовремя кается». На русской печи с эмблемой происходит несколько типичных изменений: высказывание вкладывается в уста персонажа, многофигурная композиция упрощается (остаются двое или один горюющий), сюжет расширяется – приобретает философское звучание. Теперь это и элегические раздумья на лоне природы, и бытовые сетования на неудачные решения в прошлом, упущенные возможности, и переживание трагически непоправимых событий. Визуальную основу этого сюжета могут составлять разные персонажи эмблем и народных библий. И каждый иконографический образец, в свою очередь, может перетолковываться в изразцовой подписи. Но явно существует тенденция к изображению сожаления, грусти в виде сидящей и склонившейся дамы с соответствующим жестом.

Например, простоволосая женщина, отирающая ноги Христа в Вифании, на изразцах то скорбит вслед за своим библейским прототипом, то фокусирует внимание зрителя на какой-то своей сложной работе. Женщины под покрывалом и в шляпках (возможно, под влиянием гравюр Библии Пискатора), как правило, раздумывают и переживают, хотя в редких случаях подпись к ним бывает нейтральной («Место мне здесь») или шуточной («Читаю, а ладу не знаю»).

По мотивам этого же «покаянного» сюжета формируется более частная вариация с гробом (видимо, гроб добавлен с эмблемы №535). Появляется даже ситуативный комментарий об оплакивании умершей матери.

При этом иносказательное понимание смерти от любви, в духе барокко, было доступно авторам печных картинок. Эмблема с близким сюжетом «И в смерти тебе товарищ» (№710) оказалась на изразце в несколько упрощённом виде и с цитатой из любовной песни в качестве новой подписи. При переходе от высокой трагедии (исходная эмблема обращается к сюжету о любви Пирама и Фисбы) к мелодраме изразцовая картинка приобретает ещё и иронический оттенок, реализуя метафору, заложенную в эмблеме «Не вовремя кается». Эмоция на печи гиперболизируется, но сюжет не превращается в буффонаду, балансируя на тонкой грани между лирикой и фарсом. Обе эмблемы вызывали интерес и у более просвещенный публики: они очень точно копировались из сборника «Символы и эмблемата» в качестве украшений на предметы декоративно-прикладного искусства XVIII века (поднос, костяная накладка [12: 105, 335].

Переживания грусти, как и радости, традиционно оформляются в ритуал, и для каждой эпохи он свой. Демонстративное проявление эмоций поощряется в обществе под разными предлогами, от желания сопричастности до психотерапии. Наблюдение за скорбями персонажей в произведениях искусства, тем более массового, погружение в их мелодраматизированную реальность производят подобный эффект общего переживания. Включение зрителя в ситуацию кинофильма, мема, изразца, позволяет гиперболизированно пережить неприятную ситуацию и затем дистанцироваться от неё. Изразцовая подпись часто даётся в виде реплики персонажа, которую можно проговорить от его лица, но даже если она лишь описывает происходящее, при разглядывании картинки может происходить свободное переключение с повествования на переживание, как это происходит в народной лирике (переход от третьего лица к первому). Чтобы зрителю было легче индивидуализировать под себя образ на печи, персонажи изразцовых сюжетов в основном предельно обобщены – это хорошо видно при сравнении адаптированных картинок с исходными эмблемами. Они уходят от конкретных сюжетов к общему лирическому моменту. Поэтому в зависимости от собственного настроения можно увидеть, что персонаж задумался, хандрит или же вообразить любовный треугольник, участником которого он является. Философский барочный девиз постоянно модифицируется на печи в такой, который ложится на мелодраматический сюжет. Но выражение эмоции должно быть очень точным, узнаваемым, поэтому на печах используются жесты, закреплённые в визуальном искусстве, и ситуации, узнаваемые по традиционным текстам, сюжетам.

Список литературы:

[1] Антонов Д. И. Иконописец и зритель: храмовая икона как текст и образ-объект // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. М., 2017. Вып. 12.
[2] Антонов Д. И., Майзульс М. Р. Демоны и грешники в древнерусской иконографии: семиотика образа. М., 2011.
[3] Белова О. В. Славянский бестиарий. Словарь названий и символики. М., 2001.
[4] Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М., 1989.
[5] Городские песни, баллады и романсы. Сост., подгот. текста, коммент. А. В. Кулагиной, Ф. М. Селиванова. М., 1997.
[6] Лотман М. Ю. Художественная природа русских народных картинок // Народная гравюра и фольклор в России XVII в. М., 1976. С. 247 – 267.
[7] Майзульс М.Р. Бес за спиной: жесты дьявола в древнерусской иконографии // In Umbra: Демонология как семиотическая система / Отв. ред. и сост. Д.И. Антонов, О.Б. Христофорова. М., 2013. Вып. 2.
[8] Мальцев Г. И. Традиционные формулы русской народной необрядовой лирики. Л., 1989.
[9] Махов А. Е. Эмблематика: макрокосм. М., 2014.
[10] Пасквинелли Б. Жест и экспрессия. М., 2009.
[11] Прокофьев В. Н. О трёх уровнях художественной культуры Нового и Новейшего времени (к проблеме примитива в изобразительных искусствах) // Примитив и его место в художественной культуре Нового и Новейшего времени. М., 1983. С. 6–28.